Культурологический штрих к научному портрету доктора Иржи Бечки
Общеизвестна восточная традиция почитания старших. Доктор Иржи Бечка, или, выражаясь по-таджикски, домулло Бечка, стоит в первом ряду таких уважаемых на моей родине старцев-мудрецов. У него репутация человека, у которого, как говорят на Востоке, волосы поседели не на мельнице. В самом деле д-р Бечка — достойный представитель признанной в научном мире европейской школы ориенталистики вообще и чешской иранистики в особенности. Он не просто один из учеников Яна Рипки, а равный ему по научному масштабу ученый-востоковед, воздвигавший вместе со своим учителем здание этой научной школы.
Исследования И. Бечки по истории таджикской литературы XVI-XX вв. хорошо известны не только в самом Таджикистане, но и во всем персоязычном мире (в Иране, например, его книги переводились и издавались трижды).
Д-р Иржи Бечка не только исследователь истории таджикской литерату¬ры, но и ее страстный пропагандист в самом хорошем смысле этого слова. Достаточно взглянуть в библиографическую часть Archiv Orientаlni (А. Kfikavove 1986), где из номера в номер публикуются обзоры, рецензии и краткие заметки И. Бечки о новинках таджикской литературы, литературове¬дения и критики. Тогда д-р Бечка любовно представлял мои книги чешским и словацким читателям, когда они были переведены на их языки. Мне посчастливилось встречаться и общаться с ним на международных симпозиу¬мах и конференциях по иранистике. Я мог бы сообщить подробности того, как д-р Бечка живо интересуется всеми аспектами культурной жизни таджиков, находясь в постоянной переписке со многими из известных деятелей науки и культуры Республики Таджикистан.
И. Бечка не нуждается в особой научной характеристике. Его имя давно вписано в анналы мировой ориенталистики. Мне хотелось бы обменяться мнениями о конструктивной роли нашей научной профессии в установлении и развитии исторического диалога культур, цивилизаций и эпох.
Известно, что со времени выхода в свет нашумевшего научно-публицис¬тического зссе Здварда Сайда «Ориентализм», опубли у кованного в США в 70-е годы и переведенного к настоящему времени на ряд европейских и восточных языков (в том числе и персидский), стали косо смотреть на ориенталистов (особенно в арабских странах), считая их чуть ли не реликтовыми носителя¬ми и даже проводниками старой «восточной (колонизаторской) политики» Запада. По словам же известного исламоведа Алберта Хоурани, уже
«почти невозможно употреблять термин «ориентализм» в нейтральном смысле, настолько он стал бранным словом» (a term of abuse).
В своем недавнем (1995) послесловии к «Ориентализму» 3. Сайд пытается оправдываться, отбиваясь в особенности от обвинений в антизападной направленности книги. Он призывает нынче увидеть на ее страницах не следы ксенофобии или агрессивного расово-ориентированного национализма, а ранее отражение того, что теперь называют мултикультуралисмом (по его собственным словам, «a multicultural critique of power using knowledge to advance itself», Said 1995, p. 39).
Однако 3. Сайд продолжает утверждать, что ориентализм — вовсе не антикварное изучение восточных языков, обществ, народов, а особый научный подход отягощенный глобальным имперским сознанием, восходящим своими идеологическими истоками ко временам вторжения Наполеона в Египет (1798).
Между тем методологически книга Э. Саида построена на явкой эпистемологической абберации: неизбежная культурная нагруженость всякого исследовательского процесса, в особенности социально-научного, выдана за принципиальный гносеологический изъян ориенталистики как науки.
(Кстати, позднее то же самое допустили и критики советологии, усмотревшие корень ее прогностических неудач в неспособности последней предвидеть развал СССР_/в идеологических д^рие^гтациях данного раздела социальной науки ЗападаЖ^м. продолжающую¬ся дискуссию в американских академических кругах, Conquest 1993, Fukuyama 1993, Breslauer 1992, Meyer 1994, Rutland 1993.)
Отсюда неудивительно, что ополчившись против мировоззренческих
предрассудков старого востоковедения, 3. Саид в свою очередь противопо-
ставил им свои новые предрассудки, опять-таки мировоззренческо-ценностного характера.
Кроме того, обратим внимание на два немаловажных аспекта обсуж¬даемого вопроса:
Во-первых, хотя «явление», подмеченное 3. Саидом, безусловно существует, однако его глобализация, допущенная американским исследова¬телем, — безосновательна, а в человеческом отношении — оскорбительна и неуместна.
(На это уже обратили многие критики книги 3. Сайда — как западные, так и восточные. Тот же Хаурани в упомянутом письме к Сайду отметил, что автор пренебрег «многочисленными научными и гуманистическими достиже¬ниями мировой ориенталистики.» Тем не менее Сайд, признавая частные погрешности своей «мултикультурной критики», продолжает настаивать на научной корректности своих далеко идущих идеализации и обобщений.)
Здесь следовало бы отличить культурно обусловленный^ научный подход от мот^ргвации научной ^деятельности. Последняя же — явление сложное, многоплановое, не редуцируемое просто к социальному заказу или полити¬чески ориентированной интенциональной установке ? предрассудочной симпатии или антипатии исследователя к объекту своего познания, как зто делает сам 3. Сайд применительно ориенталистике и зллинистике соответ¬ственно. Могу вопрос ставить и в более конкретной Форме: какой и чей социальный заказ выполнял или какую идеологическую цель преследовал д-р Бечка — представитель небольшой европейской нации, вовсе не участвовав¬шей в колонизаторских завоеваниях, — избрав делом своей жизни изучение таджикской литературы. Да и уместна ли такая постановка вопроса, когда речь идет о научном исследовании?
Во-вторых, у отмеченного 3. Саидом «особого научного подхода» ориенталистов длинные гносеологические корни, обусловленные спецификой социально-исторического познания вообще. Каждый ученый-востоковед -не абстрактный индивид, а живой представитель определенной культуры и цивилизации, носитель определенного образа жизни и образа мысли, которые суть условия всякого познания. Отсюда неизбежная отягощенность шобого научного мышления культурой — определенной системой человеческих ценностей, задающей точку отсчета познавательному движению субъекта по объекту. (Это, кстати, относится и к исследованию самого 3. Сайда. Достаточно вспомнить, что он не только профессор Колумбийского университета, ной член Национального Совета Организации Освобождения Палестины.) А зто явление иного эпистемологического ряда, чем тот, который пытался реконструировать 3. Сайд, неизведя его до уровня иллюзорного (политически мотивированного) сознания.
Признавая гносеологическую неизбежность влияния культурно ориентированной системы&счета на направленность научного исследования, вместе с тем необходимо также отметить, что влияние условий познания на сам процесс познания, хотяуизначально^ но не постоянно; оно ослабевает (правда не преодолевается окончательно) в ходе последующего субъект-объектного взаимодействия. (В последнем велика также роль личного момента, заметно влияние^[еди^и^характера, о котором в ином — нравствен¬ном — аспекте говорил в свое время Альберт Эйншейн.)
Явление иного порядка — ограниченность горизонта всякого социально-исторического познания, в том числе и востоковедного, обусловленная объективными условиями исследования (в особенности недоступностью архивов -цензурными баръерами, политически мотивированными табу на определенного рода исследования XBSBSTего того или иного аспекта и т.д.), с которыми, однако, не может примениться пытливая научная мысль, устремленная на всестороннее разкрытие предмета исследования, на логическую полноту (относительную завершенность) описания. Отсюда например, уже отмеченный в литературе недостаток классического европей¬ского востоковедения (XIX в.): в нем нехватка эмпирического материала (первоисточников, особенно критических изданий классических текстов) компенсировалась широтой теоретических обобщений и глобальностью научных экстраполяции. Я бы добавил еще один штрих: в классическом востоковедении (и отчасти в современном) было много интуитивного или, иначе, граничающего с исскуством воображаемого восприятия (imaginative) восточных реалий, превращающего науку в технологию,-того, что можно было бы, подражая терминологически 3. Сайду, назвать orientalized East.
Впрочем, o6b^TjHBHbie условия познания тоже об^ь^ктиины, то есть воспроиводятся на каждом этапе познавательного процесса. Так, в XX столетии внешние параметры востоковедного исследования существенно не изменились и если изменились, то далеко не везде и далеко не во всех отраслях востоковедного знания. Об этом на примере изучения истории таджикской литературы начала века (так называемой джадидской литерату¬ры) лучше меня мог бы рассказать, наверное, д-р И. Бечка.
Субъект-объектное взаимодействие, о котором шла речь выше, в мировоззренческом плане есть не что иное, как встреча культур. А зто и / ,е конфликт культурных традиций и мировозренческо-ценностных ориентации. «.’^ Последний переживается конкретным исследователем, погружающимся в ходе познавательного охвата объекта в незнакомый мир идей, образов, знаков и символов архетипического происхождения. Здесь трудно устоять перед мотодологическим соблазном уподобления, гомотетизации и последующи экстраполяции уже известного на неизвестное. А процедура эта в эпистемоло¬гическом и даже мировоззренческом отношениях далеко не безобидна: логически расчленив изначально целостное явление на гносеологически угодные нам сечения и пытаясь таким образом уложить все его многоцветье в прокрустово ложе наличного концептуального аппарата, исследователь — предположительно представитель иной культуры — может оценить все, не уложившееся, выходящееся за рамки^ему известного и понятного, на уровне простой архаики и экзотики, т.е. как нечто, не представляющее какого-либо реального или аксиологического значения.
Более того, здесь исследователя может поджидать и другая эпистемоло¬гическая опасность. Как известно, научное исследование сопряжено с процессами упрощения и идеализации: речбидет о процедуре квалификации части реальных связей и отношений объекта как несущественных на данном этапе познания. При этом, однако, нередки случаи он^яогическ£Г2^орачи-вания методологической процедуры. А именно исследователь, отвлекаясь в начале от принятых им за второстепенны^ тех или иных связей и отношений^ за тем может «забывать» об их реальном существовании и возможном влиянии (существенном в контексте эволюции явления) на поведение объекта. Именно здесь исследует и|скать гносеологические корни ориентализма как явления культуры.
~ Что до собственного конфликта культур как Факта истории и Феномена современного мира, то именно гуманитарная наука, в данном случае академическая ориенталистика, строит мосты между безднами конФликтиру-ющихся систем духовных ценностей Востока и Запада в старом смысле этих терминов (как концептуальных обозначений соответствующих культурологи¬ческих полюсов — невыдуманных ориенталистами, как думает, судя по всему, 3. Сайд, а реальных, исторически сложившихся в ходе естественно-историче¬ской культурной дифференциации человеческого рода.
Правда, что мир все более становится единым и взаимозависимым целым, в том числе в культурном измерении, но конвергенция культур и цивилизаций далеко не всегда завершается плодотворной интеграцией -нередки случаи взаимного отчуждения и отталкивания, вплоть до кровавых столкновений. Именно явления такого рода — исходная точка современного политизированного научного мышления, услужливо кивающего в сторону Всемогущих Обстоятельств. Наиболее яркий продукт этого мышления -последний крик моды американской политической науки — теория войны цивилизаций, выдвинутая недавно Сэмюелом Хантингтоном(Huntington 199з). Она дает точные географические координаты нынешних и будущих культуро-генных очагов напряженности и как таковая не может не производить должного впечатления на внешнеполитических экспертов. Но политические реалии современности явно не согласуются с главным выводом конфликтоло¬гической концепции Хантингтона, ищущего основные источники будущих глобальных столкновений на линии разломов между цивилизациями: по крайней мере сейчас, в количественном отношении внутрицивилизационные столкновения не уступают столкновениям межцивилизационным; нет достаточных оснований полагать, что зто соотношение может существенно усматриваю¬щим источники военно-политических конфликтов в культуре, шире -цивилизации. Верно (об этом свидетельствует история человечества), что культурные различия в ряде случаев спровоцировали межплеменные, межнациональные и межгосударственные столкновения. Зто, однако, только Фактическая сторона дела. Его другая сторона более важная поучительная для человеческого рода в целом, осознание (правда, еще далеко не всеми) необходимости повышения общего культурного уровня, в особенности нравственно-этического сознания племен, наций, народов — как раз до оптимума, необходимого для полного исключения войны как средства решения спорных международных вопросов.
Вопреки известному марксистскому тезису человечество может выжить не на пути культурной гом^г^изации всего и вся , а, наоборот, в процессе всеуглубляющегося разнообразия. Иначе говоря, надо бы говорить не о выживании отдельных рас, наций или государств (предположительно сильных, согласно неосоциал-дарвинизму), а о со^вьшшании всех культур -больших и малых, старописменных, индустриализированных итак называе¬мых примитивных, причем историческое выживание одного народа, одной культуры или цивилизации должно стать условием выживания всех наоборот.
В достижение этой великой и благородной исторической цели огромную роль может и должна сыграть гуманитарная наука, в частности ориенталис¬тика, призванная способствовать превращению культурных различий в источник не губительного разрушения, а стимулирующего созидания.
Те, кто подобно доктору Иржи Бечка, неустанно трудились и трудятся на ниве гуманитарной науки, уже многое сделали в направлении духовного усовершенствования человеческого рода. Их трудами заложена основа диалога культур и цивилизаций. Это они воспитывают у нас чувства толерантности к другим, культурной инаковости как таковой. В этом особое гуманистическое звучание и значение гуманитарной науки в наше неспокой¬ное время.
Цитированная литература:
Fukuyama, F. (1993): The modernizing imperative. Ibid.
Krikavova, A. (1986): Jifi Веска turns seventy. Archiv Orient&lni, Vol. 54, 1, 77-88. Meyer, A. (1994): Observations on the travails of Sovietology. Post-Soviet Affairs, October.
Rutland, P. (1993): Sovietology: notes for a post-mortem. The National Interest, Spring.
Said, E. (1995): Orientalism, an afterword. Raritan, Vol. XIV, 3, 46.
Мурғи Самандар 